9 Пол Грегори Политическая экономия сталинизма

была быть создана совершенно новая институциональная систе­ма с четко определенными правами собственности, рыночным распределением ресурсов и институтами рыночной экономики. Другими словами, советская экономика должна была бы превра­титься в рыночную экономику. В условиях сдерживания подоб­ной трансформации оставалось непонятным, будет ли экономика лучше функционировать, если использовать принуждение, или нет. На самом деле, советская экономика уже имела предвари­тельный опыт последствий уменьшения частоты использования принуждения. Когда в 1976 году плановые задания были наме­ренно уменьшены с целью побудить руководителей более эф­фективно использовать собственные ресурсы, рост производства сократился, тогда как эффективность использования ресурсов осталась неизменной28. Основатели системы, отойдя от квази­рынка периода нэпа, четко понимали, что при административном распределении ресурсов необходимо использовать силу по отно­шению к предприятиям. Система просуществовала пятьдесят лет, пока не появился диктатор, не понимавший этого простого прин­ципа. Когда в 1987 и 1988 годах давление на предприятия пре­кратилось, это привело к краху производства и, как следствие, к переходу от реформы к переходному периоду (transition).

Почему именно 1987-1988 годы были выбраны Горбаче­вым для прыжка в неизвестное, остается загадкой. Его пред­шественники мирились с низкими темпами экономического развития более полутора десятков лет. Возможно, свою роль сыграли два фактора: во-первых, Горбачев мог прийти к вы­воду, что СССР без проведения радикальной реформы не мог более поддерживать свой статус военной супердержавы, осо­бенно под давлением воинственного президента Соединен­ных Штатов, экономика которых переживала экономический подъем. Во-вторых, Горбачев мог прийти к выводу, что эконо­мические проблемы связаны не с темпами роста, а с эффектив­ностью экономики. Практически все факты говорят о том, что административно-командная система была нацелена на увели­чение физических объемов производства, а не на увеличение эффективности производства продукции. Начиная с середины 1960-х годов советские экономисты обещали, что, если удаст­ся задействовать огромные скрытые резервы, производство увеличится более чем на 50 процентов. В самом деле, в совет­ской экономике действительно имелись скрытые резервы, но

322

их нельзя было высвободить простыми методами, которые не требовали бы полного отказа от административно-командной экономики. Горбачеву и его советникам не хватило проница­тельности.

Вознаграждение и интенсивность трудовых усилий. Пер­воначальное накопление капитала было важнейшей экономи­ческой задачей Сталина, хотя это и не признавалось открыто. Обширная программа капитального строительства должна была покончить с относительной отсталостью Советского Союза и защитить его от окружающих врагов. Сталин и его сторонни­ки боялись, что, проводя политику накопления капитала, они станут заложниками крестьян, чьи требования более высокого уровня жизни угрожали уменьшить национальные сбережения, поскольку потребление - это то, что остается от произведенной продукции минус расходы на инвестиции и непотребительские статьи расходов. Если капитальные вложения должны резко увеличиться, то потребление должно сократиться. Бремя перво­начального накопления капитала должно было лечь непосредст­венно на плечи крестьянства. Промышленные и строительные рабочие должны были быть освобождены от него; их уровень жизни мог оставаться прежним или даже расти благодаря жерт­ве, приносимой деревней. Поскольку крестьяне не желали доб­ровольно «платить» за накопление капитала, диктатору надо было применять чрезвычайные меры, используя меры принуж­дения. Для того чтобы обеспечить удовлетворительный уровень заработной платы рабочим приоритетных отраслей, Сталин лично изобрел систему нормированного распределения, с помо­щью которой можно было направить ограниченное количество потребительских товаров тем, кто трудится на индустриализа­цию (см. главу 4). Диктатор рассчитывал на то, что советские граждане будут работать, вдохновленные перспективой светлого будущего, и со временем возникнет «новый советский человек», согласный приносить жертвы во имя общего блага. Пятилетние планы должны были рисовать перспективу этого светлого буду­щего и вдохновлять советского человека.

Краткий опыт милитаризации труда во время военного ком­мунизма показал советскому руководству, что рабочим необ­ходим пряник в виде материального вознаграждения, для того чтобы они хорошо работали. В отличие от станков, кирпича и автомобилей, людям не всё равно, где и в каких условиях рабо­тать, они должны чувствовать, что предлагаемое им вознаграж­дение соответствует их трудовым усилиям. Если условия труда

323

неудовлетворительны, рабочие будут либо искать способ сменить место работы, либо попросту снизят интенсивность своих трудо­вых усилий. Они снизят интенсивность, если получают меньше «справедливой» заработной платы, размер которой зависит от су­ществующих в обществе социальных норм. То, что диктатор по­нимал эти экономические законы, видно хотя бы из того, что он использовал немалые возможности секретной полиции для сбора информации о настроениях рабочих и крестьян, а не на сбор по­тенциально значимой независимой информации о производите­лях (см. главу 4).

Попытка свалить бремя первоначального накопления капита­ла на крестьян потерпела неудачу. С падением реальных доходов крестьян сократились также интенсивность их трудовых усилий и объем сельскохозяйственного производства. Даже Сталину пришлось начать кампанию по доставке товаров широкого по­требления в деревню и лично повысить цены на сельхозпродук­цию. Всеобщая нехватка продуктов питания привела к созданию высокодоходного частного рынка сельскохозяйственной продук­ции (так называемый колхозный рынок), в результате чего дохо­ды из города перетекали обратно в деревню. Крестьяне истребля­ли свой домашний скот, основной источник тягловой силы, перед тем как вступить в колхоз, и промышленности приходилось заме­щать животную тягловую силу сельскохозяйственными машина­ми. Надежды Сталина добиться высоких темпов первоначального накопления капитала, избежав установления рабочим промыш­ленности оплаты за их труд на уровне меньшем, чем тот, что предписывала «справедливая» заработная плата, не оправдались. Ускоренные темпы накопления капитала происходили в услови­ях застывшего или даже понизившегося уровня жизни рабочих. Следовательно, необходимо было решить проблему масштабных инвестиций и низкого уровня потребления, нейтрализовав их негативные последствия, сокращавшие интенсивность трудовых усилий рабочих.

Хотя Сталин опасался крестьян, которые имели возможность застопорить программу индустриализации, по иронии судьбы, эта возможность, в конце концов, оказалась в руках промышленных рабочих. В главе 4 показано, что исключительно высокие тем­пы накопления капитала в период с 1929 по 1932 год привели к тому, что заработная плата промышленных рабочих стала меньше соответствовать «справедливой». На это, наказывая своих рабо­тодателей, рабочие отреагировали ростом текучести, невыхода­ми на работу и низкой интенсивностью трудовых усилий в це­

324

лом. Возможности экономики выпускать промышленные товары уменьшились, и диктатору, чьей основной целью было создание новых заводов, пришлось дважды урезать капитальные вложения. То, что в 1930-е годы, в самый разгар «построения социализма», советская экономика дважды испытала спад инвестиционной ак­тивности, показывает, до какой степени около 100 миллионов советских рабочих могли управлять темпами индустриализации. Диктатор, который создал наиболее мощную в мире систему при­нуждения, оказался беспомощным перед лицом сопротивления рабочих страны.

Перед диктатором, обладавшим значительными возможностя­ми по применению наказания и принуждения, несомненно, воз­никал соблазн применить силу на производстве. Возможно, рабо­чих можно было заставить увеличить интенсивность их трудовых усилий без какого-либо экономического поощрения. Прямое ис­пользование силы по отношению к работникам в виде отправки в Гулаг было применено менее чем к трем процентам рабочей силы страны29. Несмотря на то что система принудительного труда в Гу­лаге просуществовала более двух десятилетий, в конечном итоге от нее пришлось отказаться, когда оказалось, что затраты на при­нуждение превышают суммарные выгоды30. Вскоре после второ­го спада инвестиционной активности (в 1937 году) поголовно ко всем работникам было применено драконовское рабочее законо­дательство, остававшееся в силе вплоть до середины 1950-х го­дов. Указы 1938-1940 годов фактически прикрепили работников к своим рабочим местам и установили наказание за опоздания и некачественную работу. Однако карательное законодательство эф­фективно только в том случае, если оно порождает сдерживающий эффект. На пике применения сурового рабочего законодательства (в 1940 и 1941 годах) более полумиллиона рабочих оказались в тюрьме, и более 3 миллионов человек были подвергнуты суровым взысканиям31. Страна, в которой и так не хватало рабочей силы, едва ли могла себе позволить иммобилизовать такое множество рабочих; как следствие, уголовные законы перестали применяться, а в марте 1955 года последние из них были отменены.

325

Отношения между диктатором и рабочими в послевоенный период были охарактеризованы Дэвидом Граником как «эконо­мика гарантированного права на труд» (job rights economy)32. Кнут заменили пряником. Гарантированное право на труд пред­ставляло собой негласный договор о том. что рабочих не будут увольнять или наказывать за плохую работу и они будут автома­тически получать всевозможные социальные блага. Если реать-ная заработная плата не росла, рабочие могли действовать в соот­ветствии с популярной пословицей: «Они делают вид, что платят, мы делаем вид, что работаем». Несмотря на то что руководители все ещё несли ответственность за невыполнение планов, рабочим обвинения во вредительстве или саботаже больше не угрожа­ли. Существенный акцент делался на «рабочем коллективе» как средстве закрепления рабочих за их местом работы. Медицинское обслуживание, социальное обеспечение ребенка, отпуска и лаже потребительские товары предоставлялись «коллективом».

1928-37 1940-44 1951-55 1956-60 1961-65 1966-70 1971-75 1976-80 1981-85

Рис. 10.4. Относительные темпы роста потребления и инвести­ций

Источник: посчитано по: Bergson A. The Real National Income of Soviet Russia since 1928. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1961; Joint Economic Committee of Congress. USSR: Measures of Economic Growth and Development, 1950-1980. Washington, D.C.: U.S. Government Printing Office, 1982.

326

Диктатор (хрущевское коллективное руководство) внед­рил «экономику гарантированного права на труд» в середине 1950-х годов, в период оптимистических надежд на быстрые тем­пы экономического развития. Предполагалось, что увеличение реальной заработной платы увеличит интенсивность трудовых усилий рабочих, а экономический рост, который произойдет как следствие увеличения интенсивности трудовых усилий, обес­печит как рост инвестиций, так и рост потребления. Следует от­метить, что существенную брешь в этом плане могла пробить оборонная промышленность. С увеличением доли расходов на оборону пришлось бы пожертвовать либо инвестициями, либо потреблением.

График 10.4 показывает соотношение между инвестициями и потреблением начиная с 1928 года и вплоть до вступления Горба­чева на пост Генерального секретаря в 1985 году. Из графика вид­но, что увеличение темпов роста инвестиций в два раза в период между 1928 и 1937 годами финансировалось в основном за счет потребления и предположительно вело к сокращению интенсив­ности трудовых усилий рабочих. После значительного сокраще­ния и инвестиций, и потребления в годы Второй мировой войны в период с 1950 по 1960 год и инвестиции, и потребление росли ускоренными темпами. Однако, когда в конце 1960-х экономи­ческий рост замедлился, темпы роста как инвестиций, так и по­требления сократились. Однако сокращение темпов роста инвес­тиций было более существенным (с более чем 10 процентов в год до менее чем пяти), чем сокращение темпов роста потребления (с 5 до 3 процентов).

Диктатор столкнулся с замедлением экономического разви­тия, будучи лишенным возможности использовать принуждение, возможности требовать от населения очередных жертв. Несмотря на то что рабочие всего лишь «делали вид, что работают», дикта­тор не мог применить по отношению к ним репрессивные меры, которые до этого уже провалились. Различные варианты созда­ния «нового советского человека», такие, как стахановское дви­жение, также уже были испробованы и оказались неработающи­ми. Гулаг оказался слишком дорогостоящим. Не было никакой возможности высвободить обещанные сторонниками экономи­ческих реформ скрытые резервы. Единственной возможностью, которая оставалась, было аннулировать негласный договор о «га­рантированном праве на труд». Эксперимент начался в 1967 году (под названием щекинского эксперимента): трудовому коллек­тиву было позволено сокращать лишних работников и делить их

327

Отношения между диктатором и рабочими в послевоенный период были охарактеризованы Дэвидом Граником как «эконо­мика гарантированного права на труд» (job rights economy)32. Кнут заменили пряником. Гарантированное право на труд пред­ставляло собой негласный договор о том, что рабочих не будут увольнять или наказывать за плохую работу и они будут автома­тически получать всевозможные социальные блага. Если реаль­ная заработная плата не росла, рабочие могли действовать в соот­ветствии с популярной пословицей: «Они делают вид, что платят, мы делаем вид, что работаем». Несмотря на то что руководители все ещё несли ответственность за невыполнение планов, рабочим обвинения во вредительстве или саботаже больше не угрожа­ли. Существенный акцент делался на «рабочем коллективе» как средстве закрепления рабочих за их местом работы. Медицинское обслуживание, социальное обеспечение ребенка, отпуска и даже потребительские товары предоставлялись «коллективом».

в Потребление ■ Инвестиции

1928-37 1940-44 1951-55 1956-60 1961-65 1966-70 1971-75 1976-80 1981-85

Рис. 10.4. Относительные темпы роста потребления и инвести­ций

Источник: посчитано по: Bergson A. The Real National Income of Soviet Russia since 1928. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1961; Joint Economic Committee of Congress. USSR: Measures of Economic Growth and Development, 1950-1980. Washington, D.C.: U.S. Government Printing Office, 1982.

326

Диктатор (хрущевское коллективное руководство) внед­рил «экономику гарантированного права на труд» в середине 1950-х годов, в период оптимистических надежд на быстрые тем­пы экономического развития. Предполагалось, что увеличение реальной заработной платы увеличит интенсивность трудовых усилий рабочих, а экономический рост, который произойдет как следствие увеличения интенсивности трудовых усилий, обес­печит как рост инвестиций, так и рост потребления. Следует от­метить, что существенную брешь в этом плане могла пробить оборонная промышленность. С увеличением доли расходов на оборону пришлось бы пожертвовать либо инвестициями, либо потреблением.

График 10.4 показывает соотношение между инвестициями и потреблением начиная с 1928 года и вплоть до вступления Горба­чева на пост Генерального секретаря в 1985 году. Из графика вид­но, что увеличение темпов роста инвестиций в два раза в период между 1928 и 1937 годами финансировалось в основном за счет потребления и предположительно вело к сокращению интенсив­ности трудовых усилий рабочих. После значительного сокраще­ния и инвестиций, и потребления в годы Второй мировой войны в период с 1950 по 1960 год и инвестиции, и потребление росли ускоренными темпами. Однако, когда в конце 1960-х экономи­ческий рост замедлился, темпы роста как инвестиций, так и по­требления сократились. Однако сокращение темпов роста инвес­тиций было более существенным (с более чем 10 процентов в год до менее чем пяти), чем сокращение темпов роста потребления (с 5 до 3 процентов).

Диктатор столкнулся с замедлением экономического разви­тия, будучи лишенным возможности использовать принуждение, возможности требовать от населения очередных жертв. Несмотря на то что рабочие всего лишь «делали вид, что работают», дикта­тор не мог применить по отношению к ним репрессивные меры, которые до этого уже провалились. Различные варианты созда­ния «нового советского человека», такие, как стахановское дви­жение, также уже были испробованы и оказались неработающи­ми. Гулаг оказался слишком дорогостоящим. Не было никакой возможности высвободить обещанные сторонниками экономи­ческих реформ скрытые резервы. Единственной возможностью, которая оставалась, было аннулировать негласный договор о «га­рантированном праве на труд». Эксперимент начался в 1967 году (под названием щекинского эксперимента): трудовому коллек­тиву было позволено сокращать лишних работников и делить их

327

заработную плату между оставшимися членами коллектива. В конце концов, от эксперимента отказались, поскольку он угрожал возникновением массовой безработицы и из-за сопротивления со стороны бюрократического аппарата33. Советское руководство до самого конца панически боялось призрака безработицы. Совет­ские военные, например, вынуждены были принимать военные корабли без орудий, поскольку, если бы они забраковали эти ко­рабли, рабочие не могли бы получить свою заработную плату34.

Советское руководство годами ставило знак равенства меж­ду отсутствием рабочей дисциплины и текучестью рабочей силы. Текучесть рабочей силы считалась экономическим «злом», по­скольку, когда рабочие меняли место работы, их специфический опыт работы на прежнем месте терялся. Во время начального этапа индустриализации промышленные рабочие меняли работу в сред­нем 1,2-1,5 раза в год. В отраслях, требующих тяжелого физичес­кого труда, таких, как добыча угля, рабочие меняли место работы 2-3 раза в год35. У нас нет данных о текучести рабочей силы в сере­дине и конце 1930-х годов, но мы знаем наверняка, что очередного пика текучесть рабочей силы достигла в 1947 году во время дейст­вия драконовского законодательства, запрещавшего менять место работы36. Создание экономики с гарантированным правом на труд, несомненно, имело ожидаемый эффект - текучесть рабочей силы понизилась до уровня, аналогичного уровню, существовавшему в странах Западной Европы, и стала несколько меньше текучести рабочей силы в США37. Высокий уровень текучести рабочей силы во время действия наиболее суровых ограничений доказывает, что даже режим, обладающий самыми жесткими репрессивными мето­дами, не в состоянии контролировать всю рабочую силу. Тот факт, что текучесть рабочей силы в Советском Союзе в эпоху гарантиро­ванного права на труд была аналогична уровню текучести рабочей силы в Европе, показывает беспомощность диктаторского режи­ма. Планирование на основе практики предыдущих лет привело к

328

распределению ресурсов по фиксированной схеме. Работникам не было никакой необходимости менять место работы, и все же они продолжали это делать.

Группы влияния. Конфликт «принципал-агент» разделил со­ветское руководство на два лагеря - на тех, кто представлял про­мышленные и региональные интересы, и на тех, кто представлял общесоюзные интересы. Последние не несли ответственности за конкретные результаты, хотя теоретически они могли быть сверг­нуты в результате государственного переворота. Так, например, в первые два года осуществления форсированной индустриали­зации и коллективизации Сталин и его союзники опасались пе­реворота. Те же, кто представлял ведомственные интересы, несли ответственность за конкретные результаты. Если наркомат или региональные власти не могли выполнить план, за это нес ответст­венность нарком или глава региона.

В главах 3 и 6 мы обсудили вопросы управления. По мень­шей мере половина членов сталинского Политбюро представля­ли промышленные или региональные интересы. Орджоникидзе представлял интересы тяжелой промышленности, Микоян пред­ставлял интересы торговли, Каганович представлял интересы транспорта. Республиканские партийные лидеры представляли интересы республик, партийные руководители крупнейших го­родов, таких, как Москва и Ленинград, представляли интересы своих городов. Оставалось относительно немного членов Полит­бюро, которые представляли государственные интересы. Если бы Политбюро было на самом деле коллегиальным органом, то в 1930-е годы группы влияния могли бы управлять решениями, принимаемыми Политбюро, путем оказания взаимных услуг и обмена голосами (я буду голосовать за твой проект, если ты про­голосуешь за мой). Упорное сопротивление Сталина какому бы то ни было лоббированию внутри Политбюро - лоббированию более низких плановых заданий, большего количества ресурсов, сокращения зерновых поставок и т.д. - создало базу для отстаи­вания государственных интересов, по крайней мере в том виде, как их понимал Сталин. Как уже процитировано в главе 6, Ста­лин увещевал Политбюро, что «нехорошо и противно, если мы начинаем обманывать друг друга», и укорял своих коллег, кото­рые «не смогли устоять против бюрократического наскока Нар-комтяжа... Если вы будете так воспитывать кадры, у вас не оста­нется в партии ни один честный партиец». В третьей главе мы приводим цитату, где Сталин напоминает Политбюро, что оно должно «нажать на бюрократов в ВСНХ, чтобы защитить интере­

329

сы государства» и что «вопрос об использовании... денег должен быть обсужден особо с учетом интересов государства в целом», а не только интересов отдельных членов Политбюро. Легкость, с которой члены Политбюро организовывали себе большинство, одобрявшее их собственные программы, когда Сталина не было в Москве, показывает потенциальные масштабы предоставления взаимных услуг внутри Политбюро в отсутствие сильного дик­татора. Когда прокуратура (Вышинский) обвиняла НКТП в вы­пуске низкокачественной продукции, наркому тяжелой промыш­ленности удалось организовать осуждение Политбюро действий прокуратуры, пока в дело не вмешался разгневанный Сталин (см. главу 6).

В иерархической советской диктатуре конфликт между «ши­рокими» интересами руководителей и «узкими» ведомственными интересами возникал на всех уровнях. Наркому приходилось на­поминать главкам о том, что они должны поставлять продукцию всем предприятиям наркомата, а не только своим собственным заводам. Нарком тяжелой промышленности сетовал на «гнилых и разложившихся» снабженцев в своей собственной организации, которые отвечают своим клиентам: «Ничего у нас нет, ничего дать не можем». Нарком легкой промышленности был вынужден призывать свои главки «скандалить вовсю, вместе с нами сканда­лить, не так, как делают наши товарищи, - не заходя в наркомат, бегать по всем организациям - в РКИ, MK и проч., а через нар­комат, вместе с наркоматом». На всех уровнях системы ведомст­венные интересы напоминали о себе, заставляя игнорировать го­сударственные интересы.

Мансур Олсон утверждал, что «оседлый грабитель» - фи­гура временная. В силу либо немощности, либо смерти, либо по­степенного разрушения власти группы влияния в конечном ито­ге получат верховную власть38. Согласно Олсону, в Политбюро представители ведомственных интересов рано или поздно будут искать компромиссы друг с другом и выносить решения против общегосударственных интересов. Министерства и региональное руководство будут использовать свое экономическое влияние для получения уступок. Более слабые промышленные министры бу­дут не в состоянии противостоять давлению своих подчиненных, И то, как скоро задачи экономического роста и производитель­

330

ности труда будут забыты в борьбе промышленных министерств за экономические выгоды, лишь вопрос времени39.

После смерти Сталина Советским Союзом действительно управляло коллективное руководство. Несмотря на сущест­вование нескольких сильных лидеров, таких, как А. Косыгин, защищавших общегосударственные интересы, типичное постс­талинское Политбюро представляло собой собрание предста­вителей «общих» и ведомственных интересов. Так, например, в состав брежневского Политбюро 1976 года входило четыре представителя республик и крупных городов, а большинство кандидатов в члены Политбюро являлись республикански­ми руководителями40. Более того, структура ЦК стала более сложной, в нем были созданы крупные отделы, и руководители отделов - такие, как Горбачев, глава сельскохозяйственного отдела, или руководители военно-промышленного комплек­са, - лоббировали в интересах своих отраслей. Чем сильнее был их экономический сектор, тем большей экономической властью они обладали41. Лоббирование со стороны гигантских отраслевых монополий стало непреодолимым, по утвержде­нию одного из наблюдателей, в 1980-е годы. При этом не толь­ко не выполнялись решения центра, но и сами группы влияния навязывали центру свою волю. Чем более влиятельным было министерство (как, например, Министерство среднего маши­ностроения, которое руководило предприятиями, связанными с ядерным производством), тем больше правительство подпа­дало под его влияние42.

После смерти Сталина система унаследовала и продолжила традицию существования всемогущего Генерального секрета­ря, остававшуюся неизменной до самого конца советского строя. Последнее слово оставалось за Генеральным секретарем, и имен­но эта традиция спасала Советский Союз от хаоса. Однако эта же традиция создавала и множество проблем, когда Генеральный секретарь был немощен и дряхл (как, например, в последние годы

331

правления Брежнева или во время правления Черненко). Она же позволила Горбачеву начать реализацию мер, непопулярных сре­ди других членов Политбюро, которые в конце концов разруши­ли саму систему.

Отраслевые и региональные группы влияния проще сдержи­вать при помощи вертикальной иерархии (см. главу 1). Если они не вступают в горизонтальные сделки и остаются лояльными по вертикали, они имеют мало полномочий, которые диктатор не мог бы контролировать. Они получают материалы в соответствии с приказами «сверху» и, будучи лояльными, поставляют произ­веденную продукцию пользователям, определенным центром. Диктатор может поддерживать высокоцентрализованную сис­тему с помощью принуждения, силой навязывая вертикальную лояльность. Основная идея этой книги состоит в том, что высо­коцентрализованная система несет в себе семя своего собствен­ного разрушения. Чем более централизован процесс принятия решений, таких, как решения о централизованных планах пос­тавок и снабжения, тем менее надежна официальная система. Сталкиваясь с невыполнимыми планами и ненадежными постав­щиками, производители вынуждены прибегать к горизонталь­ным сделкам. Неформальные горизонтальные сети постепенно превращаются в альтернативный источник власти и становятся основой для образования групп влияния. Хотя диктатор должен был бороться с горизонтальными сделками, они, по сути, наобо­рот, поощрялись. Политбюро требовало от министров обеспечить выполнение плановых заданий любыми возможными средства­ми. Министры говорили руководителям предприятий, что если хороший руководитель «умеет организовать дело как следует, то результаты налицо», несмотря на трудности с официальными поставками (см. главу 7), и что план должен быть выполнен «лю­бой ценой». Таким образом, диктатор молчаливо поощрял ту са­мую поведенческую модель, которая в конечном счете привела к разрушению централизованной власти. Сталин и Политбюро по­ощряли наркомов самостоятельно решать свои проблемы и пре­пятствовали разрешению споров в административном порядке (см. главу 7). Те руководители, которые не получали материалы в официальном порядке, жалуясь на это своему наркому, могли услышать: «Сколько бы вы ни жаловались, сколько бы ни предъ­являли требований... они все эти требования могут вернуть об­ратно с полным правом» (см. главу 7). Наркомы признавали, что «фактически сам потребитель с многочисленным штатом толка­чей руководил аппаратом отдела сбыта» (см. главу 7). Все выше­

332

перечисленное фактически поощряло участие в горизонтальных сделках.

Так же как и высокий уровень текучести рабочей силы в пе­риод драконовского рабочего законодательства, отказ руководи­телей подчиняться прямым приказам показывает несостоятель­ность диктатора. Крупные производители попросту игнорировали приказы, и, как правило, им это сходило с рук. Они, будучи про­изводителями жизненно важных ресурсов, в свою защиту всегда могли сослаться на то, что закон или правило, введенное дикта­тором, может повредить процессу производства. Прямые указа­ния финансовым органам, призывавшие к сокращению кредито­вания, также не выполнялись, поскольку горизонтальные сделки создавали обязательства, которые не мог преодолеть кредитор последней инстанции. На взгляд производителей, проблема была однозначна: «Выполнишь правило, потеряешь продукцию». Для финансовых властей выбор стоял между банкротством (и увели­чением эффективности в долгосрочной перспективе) и сиюми­нутной утратой продукции, производимой предприятием-банкро­том (см. главу 9). Несмотря на высокоцентрализованную систему принуждения, верх взял производитель.

Весьма соблазнительно присоединиться к распространенному мнению, утверждающему, что переход от модели «оседлого граби­теля» к корпоративному диктату - это причина снижения темпов роста и ухудшения эффективности советской экономики. Из трех вероятных моделей диктатур - мы исключили модель научного планирования как неправдоподобную - только модель «оседло­го грабителя» предполагает, что диктатор нацелен на достижение положительных экономических результатов. Как диктатор, мак­симизирующий власть, так и модель групп влияния предполагают неважные экономические результаты. В модели диктатора-эгоиста предполагается, что чаще будут приниматься решения, основан­ные на политических соображениях. Модель корпоративного дик­татора предполагает, что цель диктатора заключается в распределе­нии экономической прибыли, а не экономическом развитии.

Быстрый экономический рост в Советском Союзе середины 1930-х годов часто объясняют с помощью модели «оседлого гра­бителя». Но само по себе утверждение, что «оседлый грабитель» управляет экономикой, слабо помогает понять причины возник­новения подобных «чудес»: как несколько партийных лидеров или съезд партии могут способствовать тому, что тысячи пред­приятий производят и аккуратно поставляют миллионы товаров. Мизес показал, каким образом рынки, благодаря их знанию вре­

333

мени и места, могут творить такие чудеса, но нет исследований, объясняющих, каким образом Политбюро, в состав которого вхо­дило всего десять человек, при аппарате, насчитывавшем менее трехсот служащих (не считая Госплан, в состав которого входило девятьсот человек), могло совершить такое чудо в 1930-е годы.

Несомненно, что в отсутствие рынка административно-команд­ной экономике необходима некая цель, отличная от целей накоп­ления политической власти или распределения прибыли. Шаги, предпринимаемые Сталиным, несмотря на то что они часто были импровизациями, последовательно преследовали достижение трех задач. Во-первых, устойчиво проводилась политика проти­водействия альтернативным источникам власти, особенно в лице крупных органов управления промышленностью. На протяжении всего периода наркоматы и главки делились на все более и более мелкие независимые единицы, и высшее руководство пресекало даже самые незначительные попытки создания промышленных империй. Во-вторых, «оседлый грабитель» и его преемники были постоянны в своих предпочтениях, которые были в основном не­писаными, но осознавались всеми. Тяжелая промышленность была важнее легкой, а внутри тяжелой промышленности наибо­лее приоритетными были оборонные предприятия. Наличие при­оритетов было жизненно необходимо, поскольку вносило неко­торое подобие порядка в широко практикующиеся произвольные интервенции. В-третьих, неизменным было стремление «оседлого грабителя» к накоплению капитала, что мы уже обсудили выше.

Насколько хорошо функционирует экономика, возглавляемая «оседлым грабителем», зависит от качества принимаемых им ре­шений. Экономические системы требуют принятия рациональ­ных решений, таких, в частности, как не начинать какой-либо проект, если его издержки превышают прибыль. В рыночных эко­номиках частные предприятия преследуют цель максимизации прибыли или биржевой стоимости их акций. Критерии приня­тия решений «оседлым грабителем» определить гораздо сложнее. «Оседлый грабитель» должен определять оптимальный объем инвестиций и распределять инвестиции между теми проектами, которые способствуют экономическому развитию страны. Про­изводителей необходимо заставлять производить максимум про­дукции при минимуме затраченных ресурсов. Так, например, при хлебозаготовках надо установить такое задание, которое обеспе­чит сбор максимально возможного количества зерна, не вызвав при этом широкомасштабного голода или серьезных политиче­

334

ских волнений, или не потребует дополнительных поставок де­фицитных тракторов.

Для того чтобы принимать рациональные решения, «оседлому грабителю» требуются огромные объемы информации и разум­ные критерии для принятия решений. Выше мы обсудили кри­терии принятия решений по инвестиционным проектам, показав, что, когда речь шла о выборе инвестиционных проектов, выбор диктатора часто был экономически неоптимальным и основан­ным на политических мотивах, и всё же мы не можем сделать никаких выводов относительно рациональности решений дикта­тора в целом. Мы точно знаем, что информация, которой распо­лагал «оседлый грабитель», поступала к нему непосредственно от экономических агентов, склонных к оппортунистическому по­ведению, в небольшом объеме и искаженном виде. В самом деле, диктатору, как и всем остальным в административно-командной системе, приходилось работать, страдая от нехватки информации и пребывая в неведении. Предприятия умудрялись выполнять планы, получив только половину материалов, которые, как они утверждали, были им необходимы. Ресурсы распределялись в ос­новном на основе интуиции, а не на основе научных методов.

После того как «оседлый грабитель» (предположительно действующий рационально) принимал решение, оно должно было быть спущено сопротивляющимся и оппортунистически настроенным производителям, которые могли преследовать со­вершенно противоположные цели. Как показано в седьмой главе, Сталин всерьез опасался, что директивы центра останутся на бу­маге или что важнейшие государственные органы не узнают о ре­шениях Политбюро и они увязнут в недрах бюрократического ап­парата. Наиболее влиятельный промышленный нарком-диктатор, для того чтобы заставить подчиненных выполнить его директи­вы, должен был «ругаться» и драться, «как зверь», ему приходи­лось «самому впасть в истерику и того загнать в истерику, кто это выполняет» (см. главу 7). Напрасно Сталин мечтал о Комиссии исполнения, которая заставила бы производителей выполнять приказы. Приказы спускались по вертикальной иерархической системе, после того как подготавливались агентами, такими, как Госплан, которые не несли ответственности за плохо составлен­ные планы (т.е. за планы, которые невозможно было выполнить). Если диктатор был настроен чрезмерно оптимистически, плано­вики должны были быть столь же оптимистичны, даже если не­осуществимость планов была очевидна. Одной из основных идей этой книги является та, что реальное распределение ресурсов

335

осуществлялось самими производителями. Производственные балансы и планы поставок составлялись в министерствах и их отраслевых подразделениях. Даже в случае с распределяемыми в центре товарами, такими, как транспортные средства, влияние производителей было на удивление велико. Формально решения принимались централизованно, но фактически производители имели достаточное поле для маневра и принятия самостоятель­ных решений о распределении ресурсов. Если решения о распре­делении ресурсов принимаются производителями в отсутствие рыночных механизмов распределения ресурсов, сложно предста­вить, каким образом результаты такого распределения могут быть экономически приемлемыми.

В периоды наибольших экономических трудностей, такие, как Великий перелом, экономических агентов заставляли поступать против воли. Так, например, крестьян заставляли сдавать зерно по низким государственным ценам, промышленных рабочих за­ставляли работать за заработную плату ниже «справедливой», а предприятиям навязывали чрезвычайно напряженные планы. Можно предположить, что в такие моменты максимального на­пряжения оппортунистическое поведение было в наибольшей степени распространенно. В таких обстоятельствах далеко не всегда ясно, сможет ли даже наиболее целеустремленный, само­отверженный и сосредоточенный «оседлый грабитель» навязать свою волю сопротивляющимся агентам. По этой причине нельзя сказать, действительно ли диктатор, действующий, как предпи­сывает модель «оседлого грабителя», может добиться лучших экономических результатов по сравнению с теми результатами, каких он достиг бы, если бы действовал в соответствии с другими моделями, в которых экономические вопросы имеют второсте­пенное значение.

А диктатор-то голый! Великий перелом начался с великим энтузиазмом. Партийное руководство, рядовые члены партии, многие руководители и еще больше рабочих верили в идеи, кото­рые провозглашала всезнающая партия. Но постепенно они начи­нали ставить под сомнение разумность предпринимаемых парти­ей шагов. Рабочие, писавшие на стенах заводов: «СССР - страна благородная, хлеб отправляет за границу, а сама голодная», - не понимали, почему Сталину понадобилось вывозить зерно, в то время как сами они недоедают (см. главу 4). Хотя Ленин утверждал, что партия должна принимать лишь наиболее важные решения, Сталин решал, как должны называться улицы и какие памятники следует воздвигать в Москве, должно ли шоссе иметь

336

две или четыре полосы, каковы должны быть цены на хлеб, тра­тя на эти вопросы не меньше времени, чем он тратил на решение ключевых экономических вопросов или внешнеполитических проблем. Оставляя за собой право изменения любого решения, неважно, насколько частного, Сталин пришел к тому, что все воп­росы в конечном итоге попадали на его стол. Нелепость подобной ситуации должна была быть очевидной непосредственному окру­жению Сталина, равно как и более широкому кругу наблюдате­лей.

Миф о всеведущей партии не мог выдержать проверки суро­вой реальностью произвольных, безграмотных и незначительных решений. Тот факт, что партия позволяла себе барахтаться в бо­лоте мелких вопросов, предполагает либо отсутствие какого-либо понимания происходящего, либо же, наоборот, четкое осознание того, что именно способность принимать решения по повседнев­ным вопросам и является источником ее легитимности. Нет ниче­го удивительного в том, что идеология перестала играть важную роль после смерти Сталина, несмотря на то что идеологический ритуал оставался неизменным. Однако стоит принять во внима­ние тот вред, который нанесла административно-командной сис­теме утрата идеологического фундамента.

Административно-командная система была внедрена в пер­вую очередь по той причине, что советское руководство, начиная с Ленина в 1917 году и заканчивая Горбачевым в 1985, верило в то, что просвещенные решения, принимаемые самоотверженной небольшой группой людей, будут лучше «анархии рынка». Наси­лие и принуждение оправдывались тем, что они якобы обеспечи­вают рациональное распределение ресурсов. И все это было сде­лано для того, чтобы Сталин мог принимать решения о том, что необходимо производить 40-50 тонн льна вместо 35-40 тонн, завод X должен отправить заводу Y 10 тонн стали или что пар­тийный руководитель Грузии должен получить «бьюик». Со всей серьезностью стоит задать вопрос о том, была ли эта система во­обще легитимна.

Глава 11

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Мы начали эту книгу вопросом Джозефа Берлинера: что по­служило причиной гибели административно-командной эконо­мики - плохое руководство («жокей») или сама система («ло­шадь»)? В предыдущих десяти главах мы рассмотрели механизм функционирования советской административно-командной экономики, используя её собственные документы из ранее сек­ретных государственных и партийных архивов, Мы исследовали первые два десятилетия ее существования. Если проблема была в «жокее», мы должны были бы прийти к выводу о том, что сис­тема могла продолжить существование и даже процветать, будь «жокей» лучше. Ленин утратил способность управлять в декабре 1922 года, задолго до создания новой системы. Сталин и его ко­манда стали первыми «жокеями», поскольку именно под их руко­водством и была создана административно-командная система.

Если бы Сталин был единственным «жокеем», то можно было бы утверждать, что система могла бы работать совершенно иначе и её крайностей можно было бы избежать. Мы отклоняем подоб­ную сталиноцентрическую интерпретацию, хотя и не отрицаем, что именно Сталин был главным архитектором системы. Больше­вистская партия, претензии которой на власть после гражданской войны не встретили серьезного отпора, не имела иного выбора кроме создания тоталитарной системы. Партийные принципы предусматривали планирование, государственную собственность и первоначальное накопление капитала. Мы согласны с утверж­дением Хайека о том, что административная система, основанная на таких принципах, неизменно порождает фигуру, подобную Сталину. Возможно, alter ego Сталина воздержался бы от чрез­мерного применения террора и насилия, но управление экономи­кой, вероятно, осуществлялось бы аналогичным способом. Сле­довательно, система функционировала бы в основном так же при Троцком или Ленине, будь они у власти.

Несмотря на то что поначалу Сталин был «первым среди рав­ных», а затем ему уже не было равных, он не мог управлять систе­мой в одиночестве. Сталин не смог бы одержать свои политические

338

победы без союзников. После изгнания Троцкого (чья непопуляр­ность облегчила дело) Сталину требовалась поддержка других членов Политбюро для вытеснения остальных своих оппонентов. Сталину пришлось ждать семь лет, пока он смог, наконец, высту­пить против своей собственной команды, и к тому времени система была уже создана. В течение всего периода становления системы Сталин в немалой степени зависел от своих союзников; политиче­ские предложения Сталина могли быть отклонены большинством Политбюро, и он продолжал настаивать, по крайней мере, на со­хранении видимости совместного принятия решений.

Рост концентрации политической власти в руках верховно­го диктатора произошел бы и в том случае, будь на месте Сталина кто-то другой. На партийную демократию нельзя было положить­ся в системе, требовавшей скоординированных действий, что пока­зали повсеместные случаи превышения полномочий партийными чиновниками на местах во время чисток 1929 и 1930 годов. Более того, «низы» партии представляли наибольшую угрозу для диктато­ра. Легитимность Сталина и Политбюро основывалась на утверж­дении, что они являются «истинными представителями рабочего класса» при молчаливом согласии рядовых членов партии. Поэтому на любую попытку вынести спорные вопросы на рассмотрение рядо­вых членов партии Политбюро реагировало со страхом и паникой. Кроме того, для создания впечатления единого фронта требовал­ся сильный лидер. Легитимность решений Политбюро могла быть сохранена только в том случае, если они были единогласными. От практики предыдущих лет, допускавшей внутрипартийные дебаты, после которых члены Политбюро должны были сплотиться, приняв точку зрения большинства, пришлось отказаться, поскольку она до­пускала, что решения Политбюро воплощались в жизнь их против­никами. «Истинный» большевик не мог быть безразличным. Для разрешения конфликтов и противодействия созданию устойчивых связей между представителями партийной элиты требовался силь­ный лидер, роль, которую передали Сталину его коллеги.

Советская административно-командная система насчитывала множество «жокеев». «Жокеем» являлся не просто Сталин или По­литбюро, но сотни и тысячи «маленьких Сталиных», обитавших на всех уровнях «иерархической диктатуры» (nested dictatorship). На каждом уровне начальник был диктатором по отношению к подчи­ненным, так же как и начальник начальника по отношению к пер­вому. Административно-командная система состояла из множества диктаторов разных уровней, и каждый из них терзал своих подчи­ненных как мог. Иерархическая диктатура - это главное следствие

339

делегирования полномочий, различия в целях и неравномерного распределения информации между начальством и подчиненными. Каждый начальник сталкивался с нежеланием подчиненных со­трудничать и с лживостью подчиненных, от которых можно было добиться положительных результатов лишь силой. В одиночку диктатор мог применить силовое воздействие лишь в крайне незна­чительных размерах. Каждому диктатору требовались мини-дик­таторы, которые бы подчинялись ему и могли бы применить силу для того, чтобы добиться выполнения инструкций на более низких уровнях. Если тот или иной верховный диктатор уходит со сцены (например, умирает), на смену ему приходит его точная копия в вопросах применения силовых методов. Поведение людей опреде­лялось их должностью, положением в системе, а не наоборот. Как только чиновник переходил с одного поста на другой, он начинал отстаивать интересы новой организации. Фанатики форсированной индустриализации моментально становились сторонниками уме­ренных темпов развития, когда их переводили с должностей, связан­ных с отстаиванием «общих» государственных интересов, как, на­пример, работа в контрольных комиссиях, на должности, связанные с «узкими» ведомственными интересами, скажем, на посты в про­мышленных наркоматах. На протяжении 1930-х годов сменилось четыре председателя Госплана и три наркома тяжелой промышлен­ности. Несмотря то что и характеры и образование этих высших чи­новников были в корне различны, смена руководства не вызывала каких-либо существенных изменений в работе этих организаций.

В этой книге показано, что Сталин и Политбюро могли лично принимать до смешного малое количество решений. В 1930-е годы Политбюро непосредственно принимало и реализовывало решения по трем группам вопросов: о распределении капитальных вложений, о распределении валютных фондов и о хлебозаготовках. Осталь­ные решения принимались подчиненными. Но даже организации, находившиеся в непосредственном подчинении Политбюро, такие, как Госплан, принимали относительно небольшое число решений -максимум десять тысяч из миллионов решений о распределении ре­сурсов, принимаемых ежегодно. Множество полномочий по приня­тию решений о распределении ресурсов было передано на «нижние» этажи системы на усмотрение экономических агентов, склонных к оппортунистическому поведению. Таким образом, иерархическая диктатура представляла собой поле битвы между начальством и подчиненными, в которой начальник (диктатор) применял силу и принуждение по отношению к своим подчиненным, чтобы ограни­чить их оппортунистическое поведение. Диктаторы (подчеркнем

340

здесь множественное число) навязывали своим подчиненным при­казы, разработанные на основе неполной и неточной информации, а подчиненным приходилось сталкиваться с целой лавиной беспоря­дочных, недоработанных и сомнительных инструкций, за выполне­ние которых они несли личную ответственность.

До 1985 года административно-командная система управля­лась тремя различными режимами - сталинским, хрущевским и брежневско-андроповско-черненковским. Несмотря на большое число экспериментов с незначительными последствиями, после смерти Сталина административно-командная система остава­лась практически неизменной. И хотя эта система была создана на скорую руку, методом проб и ошибок, она оказалась удиви­тельно живучей и неизменной. О незначительности личности «жокея» говорит и тот факт, что преемники Сталина не измени­ли административно-командную систему. Осознавая множество недостатков системы, они встали на путь «бега по кругу» за ре­формами, ставившими под вопрос жизнеспособность системы, не предлагая ничего для реального улучшения ситуации. Во время Большого террора 1937-1938 годов были уничтожены практи­чески все «старые большевики», и на их место пришло новое по­коление молодых лидеров. «Старых большевиков», возглавляв­ших до этого коммунистическую партию, которым было уже по пятьдесят-шестьдесят лет, тогда сменили тридцати-сорокалетние руководители. Первой возможностью нового поколения реализо­вать свою власть был XIX съезд партии в 1952 году - съезд, из­вестный установлением статус-кво.

Преемники Сталина не изменили административно-команд­ную систему в силу того, что проблема «принципал-агент» в от­ношениях между диктатором и его подчиненными не имела реше­ния. Производители-агенты могли с полным правом утверждать, что их заваливали грудами произвольных и деструктивных при­казов и, если бы они могли принимать самостоятельные решения, это высвободило бы обширные скрытые экономические резервы. С другой стороны, диктаторы-принципалы могли указать на то, что агенты не хотят сотрудничать, что они лгут, жульничают и управляют своими предприятиями в своих собственных инте­ресах. И те, и другие были правы. Полностью независимое совет­ское предприятие работало бы как неуправляемое, не управля­емое ни приказами руководства, ни несуществующим рынком. Руководители предприятий не смогли бы улучшить качество соб­ственных решений, поскольку им всё так же не хватало бы точной информации и рациональных критериев принятия решений, на

341

которые они могли бы опереться. Административно-командная система не позволяла решить проблему «принципал-агент».

В результате возникшее равновесие было малоэффектив­ным. Практически все экономические приказы были основаны на принципе, гласившем, что хозяйственная деятельность в этом году будет примерно такой же, как и в прошлом, с учетом лишь незначительных поправок. Многочисленные дисбалансы реша­лись посредством вмешательства и произвольных решений тысяч диктаторов, наделенных властью вносить изменения. Не сущест­вовало никаких общих правил, так как они мешали бы руководи­телям реализовывать свое право на интервенции. Единственное, что держало систему вместе, - это имплицитная система приори­тетов, обеспечивавшая некое подобие порядка. По сути, советская экономика оставалась замороженной, в то время как экономики других стран развивались.

До своих самых последних дней советская административно-командная система делала акцент на ритуалах, таких, как парад в честь Первого мая на Красной площади, пятилетние планы, обе­щавшие светлое будущее, съезды партии и миф о всезнающей пар­тии. Производители охотнее подчинялись приказам, которые счи­тались легитимными; рабочие были в большей степени склонны приносить жертвы, если они верили в светлое будущее. Великий перелом начался с энтузиазмом. Партийное руководство, рядовые члены партии, многие руководители и еще больше рабочих вери­ли в идеи, которые провозглашала всезнающая партия. Однако по мере того как они наблюдали работу системы в действии, они на­чинали ставить под сомнение мудрость партийного руководства. Рабочие не могли понять, почему Сталин вывозил зерно, в то вре­мя как сами они голодали. Руководители недоумевали, почему они должны выполнять противоречивые приказы. Партийное руковод­ство ломало голову над тем, почему Сталин проводит столько же времени, занимаясь вопросами переименования улиц и памятни­ков в Москве, решая вопросы о том, должно ли то или иное шос­се иметь две или четыре полосы или каковы должны быть цены на хлеб, сколько он тратил на принятие важнейших решений в облас­ти экономики и внешней политики. Диктатор оставлял за собой право изменения любого решения, неважно, насколько мелкого, и в конечном итоге все вопросы попадали на стол диктатора - Ста­лина, Политбюро, или наркома, или регионального партийного руководителя. Нелепость подобной ситуации должна была быть очевидной непосредственному окружению Сталина и более ши­рокому кругу наблюдателей. Тот факт, что партия позволила себе

342

плескаться в болоте мелочных решений, предполагает либо отсут­ствие какого-либо понимания происходящего, либо же, наоборот, четкое осознание того, что именно право принимать решения по повседневным вопросам и являлось источником власти партийно­го руководства.

Руководители административно-командной системы, начиная с Ленина в 1917 году и заканчивая Горбачевым в 1985, отдавали предпочтение административным решениям перед «анархией рынка». В первые годы построения социализма обосновать необ­ходимость применения силы, возможно, было легче, поскольку граждане видели, как строились новые фабрики, каналы и желез­ные дороги. Когда система уже сложилась, оправдывать тотали­тарный режим стало сложнее. Несмотря на то что тоталитарная система пережила Сталина, ее идеологические основы канули в лету вместе с ним. Реальная угроза пришла не от потенциального политического соперника, скорее, она всегда существовала где-то рядом в виде совершенно иной экономической системы, системы, в которой ресурсы распределяет рынок, а не политики. Горбачев невольно вызвал к жизни эту альтернативную систему в 1987— 1988 годах, когда он освободил предприятия от государственного и партийного вмешательства.

ПОСЛЕСЛОВИЕ К «ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИИ СТАЛИНИЗМА» ПОЛА ГРЕГОРИ

Книга Пола Грегори «Политическая экономия сталинизма» под­нимает очень важные вопросы экономической истории России и яв­ляется фактически первым историческим исследованием политиче­ской экономии диктатуры на материалах сталинского периода.

Книга Пола Грегори - это сравнительно редкое для современ­ной России явление, когда историческая книга написана профессио­нальным экономистом. Это своеобразный жанр теории экономи­ческой истории. При этом всегда возникает опасность крайностей. Экономист-теоретик обычно не обращает внимания на истори­ческие детали и частности, а профессиональный историк не всегда возвышается до глубокого теоретического обобщения. Здесь перед нами редкий случай, когда автору удалось успешно «проплыть» между теоретической Сциллой и исторической Харибдой.

Пол Грегори широко использует современные микро- и макро­экономические (модель трудового вклада, инвестиционного цик­ла и др.) и неоинституциональные методы исследования (инфор­мационная асимметрия, оппортунизм производителей и др.). Это позволяет ему критически отнестись к существующим четырем моделям описания диктатуры («научного планирования», «оседло­го грабителя», «диктатора-эгоиста», «диктатора-рефери»). С дру­гой стороны, несомненным достоинством книги является широкое привлечение новейших исторических данных и закрытых ранее для широкой публики партийных и государственных советских архивов. Вместе это позволяет автору дать широкую панораму политической экономии советской диктатуры. При этом само по­нятие «политическая экономия» употребляется как бы в двойном смысле: и в духе старой политической экономии (политическая экономия труда), и в духе новой политической экономии (теория принятия политических решений, теория общественного выбора).

Эта книга использует советские государственные, партийные архивы периода становления культа личности Сталина. Она рас­сматривает политические и экономические «правила игры», скла­дывающиеся в процессе создания административно-командной системы. Хотя книга Пола Грегори и рассматривает период нэпа, она сознательно избегает дореволюционный период и зрелую со­

344

ветскую административно-командную систему (после смерти Сталина). В этом смысле становится понятно, почему Грегори не анализирует предпосылки тоталитаризма, существовавшие ещё в царской России, а также остатки культа личности, воспроизводив­шиеся в послесталинский период. Однако, несомненно, такой бо­лее широкий исторический контекст мог бы ярче выделить особен­ности рассматриваемого Полом Грегори двадцатипятилетия.

Наиболее важным вкладом Грегори является показ «рабочего механизма» советской командной системы, сталинизма в дейст­вии. Автор наглядно показывает нерасчлененность советского и партийного руководства, политических и производственных воп­росов, законодательной и исполнительной, гражданской и воен­ной, административной и судебной власти, типичную для сталин­ской тоталитарной экономики.

В результате разрушаются многие, сложившиеся благодаря советской пропаганде, утопические стереотипы: «социализма как системы научного планирования», «планирования как сознатель­но поддерживаемой пропорциональности», «демократического централизма как метода коллективного принятия судьбоносных решений» и т.д. и т.п. Распределение ресурсов происходило не в соответствии с критериями экономической эффективности и даже не в соответствии с требованиями планирования, а по указ­ке сверху. В ходе составления планов систематически наруша­лись сроки и основные принципы их составления. Решения при­нимались не в соответствии с законом, a ad hoc, в зависимости от быстро меняющихся конкретных обстоятельств.

Грегори вывел на новый уровень научных и политических дис­куссий целый набор проблем:

• Действительно ли административно-командная система не­избежно порождает тоталитарный режим?

• Был ли сталинский террор неизбежным следствием не­зрелой командной системы, и если да, то почему позднее (после смерти Сталина) он не повторился?

• Почему Сталина, нацеленного на максимизацию экономи­ческого роста посредством наращивания инвестиций, регулярно интересовали вопросы потребления рабочих?

• Почему во время сталинского периода ресурсы распреде­лялись с помощь интервенций, а не планировались, и что стало с этой практикой после Сталина?

• Почему Сталин и его окружение отвергали систему, осно­ванную на формальных правилах?

345

• Почему созданная Сталиным система оказалась трудноре-формируемой?

Не претендуя на полноту, остановимся лишь на некоторых поднимаемых автором вопросах.

1. Исторические судьбы власти-собственности, или Был ли Сталин неизбежен?

Хронологические рамки исследования не позволили автору рассмотреть проблему неизбежности советской диктатуры в бо­лее широком историческом контексте. Между тем сталинская диктатура возникла отнюдь не на пустом месте. Большевики во многом унаследовали и укрепили систему власти-собственности, возникшей ещё в дореволюционный период.

Частное землевладение в России развивается главным образом сверху: центральное правительство предоставляло право сбора до­ходов с определенных территорий тем или иным представителям господствующего класса. Подобные пожалования чаще всего были временными и условными. Государство нередко перераспределяло их или просто заменяло одно владение другим. И хотя государствен­ная собственность («черные» земли) формально никогда в досовет­ской России не охватывала 100 процентов, влияние ее всегда было значительным. Дело в том, что номинальное право государственной собственности часто становилось вполне реальным благодаря моно­полии на отправление верховных административно-хозяйственных функций, присвоению значительной части производимого продукта, контролю за владениями православной церкви, регулированию хо­зяйственной жизни и т. д. В этих условиях частные хозяйства имели подчиненный характер и не могли сколько-нибудь существенно по­дорвать верховную собственность государства на землю (см. табл. 1).

Перед бюрократическим аппаратом на Востоке пресмыкались и раболепствовали не только нижние чины, но даже экономически самостоятельные люди. Это общество не знало свободной личнос­ти - в Московском государстве даже бояре называли себя холопа­ми, обращаясь к царю. Здесь не существовало и надежной гарантии частной собственности. Ни царь, ни представители правящего со­словия не осознавали разницы между личным имуществом и собст­венностью государства. Даже представители высшей элиты, попав в опалу, могли лишиться всего своего имущества (вспомним хотя бы судьбу фаворита Петра I Александра Меншикова).

Обожествленная государственная власть стремилась подавить всякое проявление инициативы, малейшие признаки любой са­

346

мостоятельности. Особенно эти процессы усилились после Ива­на III, подчинившего Московии новгородские земли - послед­ний «остров» политической независимости. Апогеем царского деспотизма стало правление Ивана IV - Ивана Грозного.

Обращает на себя внимание высокая централизация боль­шинства хозяйственных функций управления, прежде всего рас­пределения земель, податей и сбора недоимок. В то же время для системы управления была характерна нерасчлененность эконо­мических и политических функций, неразделенность законода­тельной власти и исполнительной, военной и гражданской, ре­лигиозной и светской, административной и судебной. Нередко военачальники становились гражданскими чиновниками, а госу­дарственные чиновники начинали выполнять функции военных. В этих условиях главным было не разделение на военные и граж­данские функции, а степень приближения к центральной власти.

Таблица 1. Сравнение отношений власти и собственности в доиндустриальных обществах

 

Характеристики Власть-собствен­ность при «восточ­ном деспотизме» Удельно-вотчин­ная система на Руси Феодальная система вассальных отно­шений в Западной Европе   

Отношения лич­ной зависимости внутри правящего класса Внедоговорной

министериа-

литет Внедоговорной министериали-тет (холопство) Договорной васса­литет   

Наследование прав собствен­ности Только при наследовании служебных функций Только при наследовании служебных функций От отца к сыну (майорат)   

Защита прав соб­ственности Иммунитет по горизонтали Иммунитет по горизонтали Иммунитет по горизонтали и по вертикали   

Порядок назначе­ния на должности В соответствии с личными заслугами перед правителем В соответствии с заслугами предков перед правящей династией(мест-ничество) В соответствии с личными заслугами перед правителем   

Характер власти верховного пра­вителя Деспотический Самодержавный Власть верховно­го правителя огра­ничена крупными феодалами и сословным парла­ментом  

Составлено Ю.В. Латовым

347

Благополучие отдельных представителей господствующего класса всецело зависело от их места в иерархии государственной власти, от той должности, которую им удалось получить, продви­гаясь по служебной лестнице.

В обществе, в котором не существовало надежной гарантии частной собственности, чиновники занимали особое место. Пред­ставители государственной власти имели прямые и косвенные до­ходы от выполняемых ими должностных функций. Многие долж­ности превращались в своеобразную синекуру, обеспечивавшую безбедное и беззаботное существование. В условиях разросшегося бюрократического аппарата, отсутствия надежного контроля над деятельностью каждого чиновника и нерасчлененности их функ­ций неизбежны были коррупция и злоупотребление властью.

Царь

Глава местной администрации

Чиновник государства

Община

Высший уровень государственной иерархии

Высшая ступень среднего уровня управления в административных единицах (княжества, воеводства, губернии)

Низшая ступень среднего уровня управления (волости, города)

Низший уровень управления (старосты и главы патриархальных

семей)

базовый элемент пирамидально-сегментарной структуры

Непосредственный производитель

Рис. {.Движение ренты-налога в системе власти-собственности

Характерно, что понятия частного пользования, владения и собственности складывались на базе государственной собственное ­

348

ти и противопоставления ей1. Как правило, расширение частной собственности за счет государственной осуществлялось в периоды ослабления центральной власти. Наоборот, в ходе нового усиления централизации нередко происходило поглощение частных владе­ний государственной собственностью. Лишь в 1785 г. при Екате­рине II за дворянами была признана полная собственность на их земельные владения; что же касается крестьян, то они получили право закрепить свои наделы в частную собственность только в на­чале XX в., во время недолговечных столыпинских реформ.

Должностное владение могло перейти по наследству лишь в случае назначения сына на соответствующую должность. Естест­венно, что многие стремились превратить свои должностные вла­дения, которыми они нередко пользовались из поколения в поко­ление, в собственность. Однако это удавалось далеко не всегда2.

Российская экономическая ментальность формировалась ве­ками. Она характеризует специфику сознания населения, скла­дывающуюся исторически и проявляющуюся в единстве со­знательных и бессознательных ценностей, норм и установок, отражающихся в поведении населения. Исходя из разделяемых ими ценностей, люди либо принимают, либо отвергают новые со­циальные нормы.

Многовековая традиция государственного деспотизма не мог­ла не отразиться на национальной ментальное™, которая явля­ется главным элементом механизма зависимости от траектории предшествующего развития (так называемый эффект колеи -path dependence).

Российскую экономическую ментальность можно охаракте­ризовать как коммунальную, общинную, рассматривающую че­ловека как часть целого. Важную роль в России всегда играли процессы реципрокации и редистрибуции3. Православие норма­тивно закрепило перераспределительные обычаи крестьянской общины. Оно же развивало склонность к смирению и покорности и препятствовало выделению индивида как автономного агента, абсолютизируя моральные ценности в противовес материаль­ным. Отсюда низкие ранги активно-достижительных ценностей в современной России.

349

3 Polanyi К. Great Transformation. New York: Farrar & Pinehart, Inc., 1944.

Благополучие отдельных представителей господствующего класса всецело зависело от их места в иерархии государственной власти, от той должности, которую им удалось получить, продви­гаясь по служебной лестнице.

В обществе, в котором не существовало надежной гарантии частной собственности, чиновники занимали особое место. Пред­ставители государственной власти имели прямые и косвенные до­ходы от выполняемых ими должностных функций. Многие долж­ности превращались в своеобразную синекуру, обеспечивавшую безбедное и беззаботное существование. В условиях разросшегося бюрократического аппарата, отсутствия надежного контроля над деятельностью каждого чиновника и нерасчлененности их функ­ций неизбежны были коррупция и злоупотребление властью.

Царь

i

Глава местной администрации

т

Чиновник государства

I I Высший уровень государственной '-'   иерархии

Высшая ступень среднего уровня управления в административных единицах (княжества, воеводства, губернии)

Низшая ступень среднего уровня управления (волости, города)

Низший уровень управления (старосты и главы патриархальных семей)

базовый элемент пирамидально-сеплентарной структуры

Община

Непосредственный производитель

348

ти и противопоставления ей1. Как правило, расширение частной собственности за счет государственной осуществлялось в периоды ослабления центральной власти. Наоборот, в ходе нового усиления централизации нередко происходило поглощение частных владе­ний государственной собственностью. Лишь в 1785 г. при Екате­рине II за дворянами была признана полная собственность на их земельные владения; что же касается крестьян, то они получили право закрепить свои наделы в частную собственность только в на­чале XX в., во время недолговечных столыпинских реформ.

Должностное владение могло перейти по наследству лишь в случае назначения сына на соответствующую должность. Естест­венно, что многие стремились превратить свои должностные вла­дения, которыми они нередко пользовались из поколения в поко­ление, в собственность. Однако это удавалось далеко не всегда2.

Российская экономическая ментальность формировалась ве­ками. Она характеризует специфику сознания населения, скла­дывающуюся исторически и проявляющуюся в единстве со­знательных и бессознательных ценностей, норм и установок, отражающихся в поведении населения. Исходя из разделяемых ими ценностей, люди либо принимают, либо отвергают новые со­циальные нормы.

Многовековая традиция государственного деспотизма не мог­ла не отразиться на национальной ментальное™, которая явля­ется главным элементом механизма зависимости от траектории предшествующего развития (так называемый эффект колеи -path dependence).

Российскую экономическую ментальность можно охаракте­ризовать как коммунальную, общинную, рассматривающую че­ловека как часть целого. Важную роль в России всегда играли процессы реципрокации и редистрибуции3. Православие норма­тивно закрепило перераспределительные обычаи крестьянской общины. Оно же развивало склонность к смирению и покорности и препятствовало выделению индивида как автономного агента, абсолютизируя моральные ценности в противовес материаль­ным. Отсюда низкие ранги активно-достижительных ценностей в современной России.

349

3 Polanyi К. Great Transformation. New York: Farrar & Pinehart, Inc., 1944.

Таблица 2. Сравнительная характеристика систем собствен­ности: власть-собственность и частная собственность

 

Признаки сравнения Система власти-собст­венности Система частной собст­венности   

1. Форма собственности Общественно-служеб­ная собственность Частная собственность (индивидуальная или коллективная)   

2. Субъекты прав собст­венности Государственные чи­новники Индивидуальные владельцы ресурсов, домохозяйства   

3. Тип правомочий собственности Властные общественно-служебные правомочия (полномочия)чиновни­ков в рамках иерархичес­кой системы государ­ственного управления Индивидуальные правомочия владения, пользования,распоря­жения и др.   

4. Характер распределе­ния правомочий между субъектами (степень индивидуализирован-ности и исключитель­ности) Правомочия размыты между всеми хозяйству­ющими субъектами и не принадлежат в полной мере никому. Реализа­ция правомочий имеет форму службы Отдельные пучки пра­вомочий принадлежат независимым частным собственникам   

5. Целевая функция субъектов Максимизация разницы между полученными раздачами и произве­денными сдачами Максимизация при­веденной текущей стоимости активов или дивидендов по акциям (долям в предприятии)   

6. Система стимулов Административный контроль и принуж­дение Индивидуальные стимулы к повышению личного благосостояния   

7. Механизмы и инстру­менты передачи прав собственности «Сдачи» и «раздачи» Контракты между неза­висимыми участниками   

8. Субъекты-гаранты прав собственности Специальные админист­ративно-карательные подразделения цент­ральной и региональной власти Суды, правоохрани­тельные органы   

9. Механизмы гарантий прав собственности Административные жалобы Исковые заявления против нарушителей контрактных обяза­тельств  

350

Продолжение табл. 2

 

Признаки сравнения Система власти-собст­венности Система частной собст­венности   

10. Структура и состав трансакционных издер­жек

а) спецификация прав собственности

б) передача и перерас­пределение

в) защита а) права собственности намеренно размывают­ся чиновниками в целях извлечения ренты и как база для коррупции

б) издержки влияния в рамках иерархических структур

в) защита прав произ­водится государствен­ными чиновниками «в индивидуальном порядке» а) права собственности четко специфицирова­ны с помощью легаль­ных процедур

б) издержки заклю­чения и выполнения контрактов

в) государство защища­ет в рамках установлен­ных законом процедур права индивидуальных собственников  

Составлено А.Б. Руновым по: Бессонова О.Э. Раздаток: институциональная теория хозяйственного развития России. Новосибирск, 1999.

В русской культуре успех - это прежде всего удача и следствие везения (и наивная вера в быстрое обогащение), а не результат дли­тельных собственных усилий; скорее, результат личных связей, а не следствие объективных процессов. Накопительство и собственность часто рассматриваются в национальной культуре не как положи­тельные, а как отрицательные ценности. Свобода трактуется не как независимость и самостоятельность, а как возможность делать что хочется (в духе анархии и своеволия). Неудивительно, что зависи­мость индивида от общины и общины от государства препятствова­ла развитию частного труда и частной собственности, повышению эффективности и культуры индивидуального производства. Пре­одолеть эти препятствия на пути технического прогресса стало воз­можным лишь в условиях становления частной собственности.

Анализ власти-собственности был бы неполным, если бы мы не показали процесс ее воспроизводства, закрепления и развития в системе экономических отношений. Соответственно движению ренты-налога воспроизводство может быть рассмотрено: 1) на уровне патриархальной семьи и общины, 2) на уровне админист­ративной единицы, 3) на уровне государства в целом (см. рис. 1).

В руках местных чиновников постепенно концентрировались финансовые и военные ресурсы данной административной единицы. Такая область самостоятельно воспроизводилась, и в рамках госу­дарства она удерживалась лишь силой оружия правящего монарха. Всякое ослабление его армии усиливало центробежные тенденции.

Последний и главный уровень, которого достигала рента-на­лог, — это уровень государства в целом. В условиях замкнутой

351

экономики России возможности обмена гигантского произведен­ного продукта, собранного в натуральной форме, были крайне ограничены. И не потребленные господствующим классом, избы­точные (с его точки зрения) запасы продовольствия и ресурсов используются для производства предметов роскоши, строитель­ства дворцов, храмов и крепостей.

Подобная система воспроизводства на базе паразитическо­го потребления ренты-налога затормозила дальнейшее развитие России, зациклила ее поступательное движение. Общество, у которого создаваемый продукт идет не на развитие индивидов, а отбирается в виде ренты-налога и паразитически потребляется царем, его армией и бюрократическим аппаратом, застойно, ему закрыты все стимулы для дальнейшего развития, его ожидает в будущем лишь распад, так как хозяйственное развитие его отдель­ных областей и их управление стереотипны.

Однако с ослаблением государства возрастает активность по­коренных народов и зависимого населения, стремящегося сбро­сить ненавистное иго, растут междоусобицы, учащается давление со стороны соседних государств, и снова те же причины вызыва­ют усиление централизации. Смутное время начала XVII в. от­лично иллюстрирует эту закономерность.

Главный импульс к рыночной модернизации, которая началась в России при Петре I, был задан не столько внутренними, сколько внешними обстоятельствами. Капитализм в России не столько вы­растал «снизу», сколько насаждался «сверху» - путем выгодных, гарантированных заказов, крупных субсидий и дотаций частному капиталу, путем создания монопольных условий производства и реализации отдельных видов продукции, путем прямого развития государственного предпринимательства и т.д. Однако использова­ние институтов российской полуазиатской монархии для создания и укрепления капиталистических отношений предопределило не только прогрессивные, но и реакционные черты российского капи­тализма начала XX в.4

В досоветской России борются не просто власть и собствен­ность. Борются две институциональные системы, два набора фор­мальных правил и неформальных ограничений5. Принципиальные

352

различия между системой власти-собственности и системой част­ной собственности могут быть сведены к следующим основным элементам (см. табл. 2). Если в системе власти-собственности до­минирует общественно-служебная собственность6, то в системе частной-индивидуальная. Если в системе власти-собственности основными субъектами прав собственности являются чиновники, то в системе частной собственности-владельцы факторов произ­водства. Поэтому, если в первой доминирует редистрибуция и ре-ципрокность7, или, выражаясь терминами О. Бессоновой, «сдачи-раздачи»8, то во второй-контракты.

Таким образом, традиции власти-собственности создали не­которые предпосылки для высокой централизации ещё в Россий­ской империи, однако эти тенденции были закреплены и усилены в ходе революционных экспериментов, которые сделали диктату­ру неизбежной.

2. Революционные эксперименты и их экономические и политические последствия

Попытка преодолеть отставание была предпринята на путях альтернативной модернизации. Альтернативная модернизация -это стремление решать те же задачи, которые решали страны пер­вого и второго эшелонов развития капитализма, но диаметрально иными методами - не путем развития рыночного механизма, а полной его заменой механизмом директивного управления. Про­грамма модернизации экономики России родилась не только и не столько из теоретических размышлений, сколько из повседнев­ной хозяйственной практики «большевистского эксперимента».

Важную роль в становлении авторитарно-бюрократическо­го строя в СССР сыграл «военный коммунизм». «Военный ком­мунизм» представлял собой попытку применения в интересах победившего пролетариата отдельных форм государственно-мо­нополистического регулирования в стране «средне-слабого» ка­питализма. Великая Октябрьская революция создала условия для формального обобществления производства: замены частной собственности на средства производства государственной и веде­ния производства по общему плану в интересах всего общества. В

353

экстремальных условиях, созданных Первой мировой и граждан­ской войнами, стала необходима централизованная продоволь­ственная диктатура. Согласно Декрету о продразверстке, мел­кие крестьянские хозяйства должны были сдавать государству так называемые «излишки»-первоначально то, что превышало 12 пудов зерна на едока, необходимых для посева и еды. Позд­нее, правда, к «излишкам» была отнесена и значительная часть необходимого продукта. Наркомпрод осуществлял распределе­ние собранного продовольствия и сельскохозяйственного сырья по губерниям в соответствии с их потребностями (точнее, исходя из ресурсов и информации об этих потребностях).

Второй характерной чертой «военного коммунизма» была милитаризация труда. Объектом мобилизации было все взрос­лое население страны: мужчины в возрасте от 18 до 40. Детский труд (с 14 лет) использовался как исключение. Женщины, име­ющие четырех и более детей, были освобождены от всеобщей трудовой повинности. Мобилизация, подобно призыву в армию, осуществлялась по годам рождения через биржи труда и спе­циальные агентства. Эти учреждения занимались регистраци­ей и распределением работников в соответствии с указаниями Главкомтруда. Существовала единая тарифная сетка оплаты труда, в соответствии с которой все трудящиеся были разбиты на 35 разрядов. Недостаточный размер трудового пайка и нена­дежность снабжения им способствовали широкому развитию де­зертирства. На IX съезде РКП(б) ЛД. Троцкий отмечал, что из 1 150 тыс. рабочих, занятых в важнейших отраслях промышлен­ности, 300 тыс. дезертировали9. Меры борьбы с уклоняющимися от трудовой повинности и дезертирами были достаточно суровы, отражая законы военного времени. Тем не менее процессы эти приостановить не удалось, так как заработная плата, по данным Наркомтруда, обеспечивала лишь 50% физиологического мини­мума в Москве и только 23%-в других городах10. Сводить кон­цы с концами рабочим помогал нелегальный рыночный сектор. Дихотомия натуральной в своей основе государственной цент­рализованной экономики и запрещенного партикулярного, рас­сеянного рынка сложилась уже на заре советской власти, в эпоху «военного коммунизма». Она, как мы увидим позднее, станет ха­рактерной чертой административно-командной системы.

Политика нэпа способствовала возрождению товарно-денеж­ных отношений, однако пример «военного коммунизма» не про­

354

шел бесследно. Ведь именно в этот период рабочий контроль и учет впервые перерос в систему государственного регулирования производства, произошло создание основ будущей иерархической системы управления. Практика «военного коммунизма» показала чрезвычайные возможности административно-командных методов управления. Их первоначально пропагандировал Л.Д. Троцкий и фактически взял на вооружение И.В. Сталин. В период форсиро­ванной индустриализации и сплошной коллективизации происхо­дит формирование административно-командной системы.

В конце 1920-х годов началось чрезмерное (не основанное на реальном уровне обобществления производства) огосударствле­ние экономики. Вытеснение частного сектора осуществлялось не столько экономическими, сколько внеэкономическими мерами. «Чрезвычайные» меры становились не исключением, а прави­лом, способствуя формированию административно-командной системы. Стихийные рыночные механизмы, казалось, слишком медленно создают условия для нового общества. Революционное нетерпение молодого рабочего класса было умело использовано И.В. Сталиным и его ближайшим окружением. Псевдореволюци­онные призывы, авантюристические обещания построить светлое социалистическое общество всего за несколько лет упорного тру­да сделали свое дело.

В действительности же попытки повысить темпы роста усили­ли диспропорции в экономике и способствовали падению темпов роста развития и началу омертвления огромных средств в неза­вершенном производстве (см. таблицу 3).

Насилие по отношению к сельскому хозяйству вело к падению валовых сборов и урожайности зерновых и технических культур, к резкому сокращению производства продукции животноводства и поголовья скота (см. таблицу 4).

Таблица 3. Темпы прироста промышленной продукции (в%)

 

Годы 1-й пятилетки   

Первый Второй Третий Четвертый Пятый   

Отправной вариант 21,4 18,8 17,5 18,1 17,4   

Оптимальный вариант 21,4 21,5 22,1 23,8 25,2   

Годовые планы 21,4 32 45 36 16,5   

Фактически 20 22 20,5 14,7 5,5  

Источник: Коммунист. 1987. № 18. С. 84.

355

В период форсированной индустриализации и сплошной кол­лективизации осуществляется второе (после «военного комму­низма») насильственное свертывание товарно-денежных отноше­ний. Планомерная форма ведения хозяйства отрицает товарную. Однако такое отрицание предполагает, что товарная уже полно­стью исчерпала свои возможности и заложенные в ней потенции. К сожалению, в конце 1920-х годов это было далеко не так. Фак­тически свертывание товарно-денежных отношений сопровож­далось не только развитием планомерной формы, но и частичной натурализацией экономики. Возникла такая своеобразная систе­ма, которую А.А. Богданов удачно назвал «объединенным нату­ральным хозяйством»11. Функции экономического координатора в этой системе объективно должен взять на себя государственный аппарат. Роль его по отношению к обществу неизмеримо возрас­тала, что объективно дает повод для аналогии с азиатским спосо­бом производства.

Таблица 4. Сельскохозяйственное производство в 1-й пятилетке

 

Годы   

1928 1932/33 (по пятилетне­му плану) 1932 (фактически)   

Все посевные площади, млн га 113 141,3 134,4   

В т.ч. посевные площади зерновых, млн га 92,2 111,4 99,7   

Валовый сбор, млн т   

зерновых 73,3 105,8 69,9   

хлопка-сырца 0,79 1,91 1,27   

сахарной свеклы 10,1 6,6   

Урожайность, ц/га   

зерновых 7,9 Повысить на 35 процен­тов 7   

сахарной свеклы 132

43   

хлопчатника 8,1

5,9   

льноволокна 2,4

  2   

картофеля 82

71   

овощей 132

79   

Поголовье скота, млн голов   

лошади 32,1 около 38 21,7   

крупный рогатый скот 60,1 80,9 38,3  

11 См.: Богданов А., Степанов И. Курс политической экономии. Т. 1. 4-е изд. М.-Л.: Госиздат, 1925. С. 18.

356

Продолжение табл. 4

 

Годы   

1928 1932/33 (по пятилетне­му плану) 1932 (фактически)   

В т.ч. коровы 29,3 35,5 22,3   

свиньи 22 34,8 10,9   

овцы 97,3 43,8   

Производство   

мясо, млн т 4,9 2,8   

молоко, млнт 31 20,6   

шерсть, тыс. т 182 69   

яйца, млрд шт. 10,8 4,4  

Источник: Коммунист. 1987. № 18. С. 85.

Всё это предопределило неизбежность усиления централизма и создало предпосылки для возникновения диктатуры.

Грегори акцентирует свое внимание не на описании данных исторических событий, а на процессе принятия соответствующих решений, на политической экономии сталинизма. Кратко остано­вимся на этом вопросе.

3. Борьба за власть

В монографии Пола Грегори большое внимание уделяется не просто диктатуре, а её особому виду, сталинской диктатуре. Ав­тор последовательно, из главы в главу, рассматривает 4 модели диктатора, проверяя истинность каждой:

1. Модель научного планирования (официальная точка зрения)

2. Оседлого грабителя (М. Олсон)

3. Диктатора-эгоиста (также восходящая к М. Олсону)

4. Диктатора-рефери (Дж. Гетти, О. Наумов)

Грегори затрагивает проблему рациональности, совершен­но справедливо указывая, что многие действия (уничтожение Сталиным военной и политической верхушки во время Боль­шого террора 1937-1938 гг., незадолго до нападения фашист­ской Германии; отправка в Гулаг возвращавшихся советских военнопленных и т.д.) были не вполне рациональными с за­падной точки зрения. Однако они, как справедливо указывает Пол Грегори, могли быть рациональными с точки зрения поли-

357

тической диктатуры. Рассмотрим в качестве примера борьбу за власть.

В книге последовательно рассматриваются действия «масте­ра политической интриги и внутрипартийной борьбы»12, каким был Иосиф Виссарионович Сталин. Борьба, шедшая в Полит­бюро, может быть наглядно иллюстрирована моделью Энтони Даунса. Отложим по оси абсцисс политические взгляды (Ле­вые-Правые), а по оси ординат число голосов в Центральном Комитете. Первоначально (после смерти Ленина) сложилось бимодальное распределение голосов. Сталин оказался в центре бимодального Политбюро, и ему приходилось маневрировать между левым и правым лагерем (см. рис. 2).

Число I голосов I вЦК I

у

±

V

\

\

Левые

Троцкий        Сталин    Бухарин

Центр

Правые

Рис. 2. Распределение голосов в ЦК в середине 1920-х годов

в ЦК

Сталин      Бухарин Левые Центр Правые

Рис. 3. Распределение голосов в ЦК в конце 1920-х годов (1929)

в ЦК

Число

голосов

Сталин

Правые

Левые

Центр

Рис. 4. Распределение голосов в ЦК в середине 1930-х годов

Умело маневрируя и сталкивая ведущие фигуры в тогдашнем Политбюро, ему удалось одолеть сначала один, а затем и дру­гой лагерь. Уже в 1929 г. Л. Троцкий был выдворен из страны, поэтому влияние его сторонников в ЦК было ничтожным (см. рис. 3). Однако в ходе этой борьбы произошло некоторое усиле­ние сторонников Бухарина, с которыми Сталин расправился на следующем этапе. Целью борьбы было создание личной диктату­ры, в которой обсуждение отдельных вопросов было проверкой на лояльность будущему диктатору.

Грегори наглядно показывает неизбежность возникновения культа личности. Первое время Сталин, не будучи абсолютно уверенным в своей власти, настаивал на необходимости принятия коллективных решений. Эта форма коллективизма сохраняется и в 1930-е гг., однако она всё больше и больше превращается в пус­тую формальность. Хайек в «Дороге к рабству» наглядно показал, что побеждают те, у кого нет моральных ограничений.

В начале 1930-х гг. складывается мономодальное распределе­ние голосов в ЦК с ярко выраженной вершиной, которую олице­творяет «хозяин» (см. рис. 4). Эта система просуществует до конца 1950-х гг., после чего она начнет немного расплываться в разные стороны, когда возрастет роль республиканских ЦК и повысится от­носительная самостоятельность союзных министерств (см. табл. 6).

4. О директивном планировании, или Была ли советская экономика плановой?

Наиболее важным вкладом Грегори является попытка показа советской командной системы в действии. Анализ практики со­ветского планирования показывает, что она была далека от идеа­ла, от того, что было позднее представлено в учебниках по поли­тической экономии социализма как научное планирование.

359

Пол Грегори чрезвычайно наглядно показывает несовершенство теории и практики советского планирования, его текучие, размы­тые формы. Однако такая система также имеет свои исторические корни, в том числе и в России. Дело в том, что директивное плани­рование фактически оказалось возрождением (на государственном уровне!) натуральных форм ведения хозяйства при значительном ограничении и существенной деформации товарно-денежных от­ношений. Естественно, что возникший симбиоз не был простым воспроизведением ни натуральных форм регулирования экономи­ки, типичных для азиатского способа производства, ни товарных отношений, характерных для простого товарного хозяйства.

Иным был уровень развития экономики. Тем не менее не сле­дует забывать, что в переходный период политическая надстройка приобретает известную самостоятельность, роль субъективного фактора возрастает. Именно в это время формулируется лозунг, что при социализме «не может не быть первенства политики над экономикой» (В.И. Ленин). До известных пределов политика может «абстрагироваться» от экономических закономерностей, диктуемых производственным базисом. Она в определенной мере сама оказывается творцом условий своего существования и вос­производства. Неудивительно поэтому, что политические аван­тюристы, игнорирующие существующую в стране материаль­но-техническую базу, могут принимать отнюдь не оптимальные решения и проводить в жизнь далеко не самую эффективную, с экономической точки зрения, политику. Ошибочность принятых программ обнаруживается при этом далеко не сразу.

Новоявленная авторитарная власть находит опору в жестком централизме и мелочном администрировании, что хорошо пока­зано в 3-й главе книги Пола Грегори, когда в 1930-е годы количе­ство вопросов, рассматриваемых на заседаниях Политбюро, ко­лебалось от 2279 (1938-й) до 3945 (1934-й) в год!

Разрушению товарных связей способствовала как внешняя обстановка (капиталистическое окружение), так и внутренняя (необходимость создания собственной тяжелой индустрии как базы оборонной промышленности). Функция учета и контро­ля за общественным производством трансформируется в функ­цию организации и планирования развития системы в целом. Государственный аппарат регулирует связи между отдельными ячейками производства, определяет, какую часть находящегося в его распоряжении рабочего времени необходимо затратить на удовлетворение той или иной общественной потребности. Не за­кон стоимости, а планирующие органы государства решают, что,

360